Интервью Натальи Бурлиновой в журнале для молодых международников Politica Externa — о пробелах в работе «мягкой силы» России.
Кризис – время пересмотреть подходы не только к экономической стратегии. Politica Externa обсудила ситуацию в области российской «мягкой силы» с президентом «Креативной дипломатии» Натальей Бурлиновой, известной своим жестким взглядом на происходящее в стране и в мире. С точки зрения эксперта, главная проблема отечественной публичной дипломатии – неспособность чиновников мыслить системно и долгосрочно. Чтобы обойти это ограничение, 21 апреля «Креативная дипломатия» открывает в Москве Евразийские курсы общественного дипломата.
Трудности перевода
Как бы вы определили, что такое «мягкая сила»?
«Мягкая сила» – это комплексная политика по созданию привлекательного образа страны с использованием самых разных инструментов, начиная с культуры и заканчивая экономикой. В результате в мире к этой стране и ее политике начинает формироваться позитивное отношение.
Как мы видим, экономические инструменты вполне могут быть жесткими. Где границы «мягкой силы»?
К жесткой силе относится традиционное использование вооруженных сил, механизмы санкций. Это то, что в политике приводит к резким шагам, в то время как «мягкая сила» – это инструменты, связанные с очень осторожной работой, которая как бы заставляет людей вольно или невольно становится твоими друзьями. Ее задача – донести до населения определенную идею таким образом, чтобы им казалось, что им эту идею не навязывают. То есть создать условия, чтобы эта идея возникла в их голове.
Когда Джозеф Най формулировал эту концепцию, он писал: «мягкая сила» необходима, потому что в условиях взаимозависимости воевать слишком дорого. Сегодня мир изменился, и мы во многом вернулись к холодной войне. «Мягкая сила» вновь утратила свое значение?
Если мы говорим о России, то да. Сегодня то, чем мы с коллегами занимаемся, конечно, не востребовано. В нашей стране «мягкая сила» неверно противопоставляется «жесткой». Так не бывает. Одно непосредственно связано с другим. «Жесткая сила» необходима мощному государству, но это не означает, что нам не нужна «мягкая сила». Мы живем в период информационного бума, и игнорировать эти механизмы нельзя.
Правильно ли российское руководство поняло концепцию «мягкой силы»?
На самом высоком уровне этот термин был впервые употреблен в предвыборной статье Владимира Путина «Россия и меняющийся мир» в 2012 году. Раньше об этом говорили только специалисты, но после статьи «мягкая сила» стала популярной. Если вы проанализируете текст, то поймете, что для Владимира Путина «мягкая сила» связана в первую очередь с деятельностью некоммерческих организаций.
Безусловно, НКО – очень важная составляющая, но это только одна из сторон. Очевидно, что такая риторика следует из контекста: предвыборная ситуация, Болотная площадь, повышенная активность либеральной оппозиции при поддержке Запада. Владимир Путин как бы отреагировал в своем выступлении на тогдашнюю реальность.
В таком ассиметричном виде эта концепция сегодня у нас и работает. Мы уделяем большое политическое внимание некоммерческому сектору как основному игроку в области «мягкой силы», и это идет в ущерб другим направлениям.
Потери и приобретения
Что Россия упускает?
У нас выпадает образовательный момент, связанный с привлечением иностранных студентов для получения образования в России. На самом деле, это ключевая компонента в плане работы с молодыми лидерами. В советское время этот инструмент применялся гораздо эффективнее. «Мягкая сила», которая тогда называлась пропагандой, была построена грамотно во многом за счет привлекательной образовательной политики.
Я не сравниваю число студентов, сейчас эта цифра порядка 15–20 тысяч бюджетных мест для иностранных студентов. Но вопрос ведь не только в получении базового высшего образования, но и в том, чтобы организовать в России систему краткосрочных образовательных программ. Она отсутствует у нас, тогда как в США используется великолепно. В Соединенные Штаты большинство людей едет не на первый курс, а на многочисленные стипендии, гранты на временное пребывание для исследовательской работы. В России такого просто нет.
Как сообщают открытые источники, из 15 тысяч квот студенты из постсоветских республик получают примерно половину, остальное – Азия и Африка. Такое распределение соответствует нынешним российским интересам?
Понимаю, что ваш вопрос о приоритете стран бывшего СССР для России. Мне кажется, он был актуален еще пять лет назад, но время-то идет. Мы фактически потеряли это гуманитарно-образовательное пространство. Сегодня все надо создавать с нуля. Поскольку мы ситуацию упустили, внешнее зарубежье и наш регион равным образом находятся в стартовом положении. Поэтому я считаю, что работать надо и с теми, и с теми.
В одной из статей вы писали, что Россия в сфере «мягкой силы» сделала упор на информационную кампанию. Почему?
Действительно, после кризиса с Грузией в 2008 году пришло понимание того, что нас не слышат в мировом информационном пространстве. Чтобы доносить российскую точку зрения до зарубежной аудитории, было решено создать или, скорее, усилить телеканал Russia Today, который появился за несколько лет до этого. На мой взгляд, решение сделать ставку на этот телеканал – абсолютно правильное. Отношение к RT разное, но нельзя не считаться с его позицией.
Russia Today укрепляет российскую «мягкую силу»?
Конечно же.
Но, к примеру, открытие и последующее закрытие сайта Sputnik в Латвии стало поводом усилить старую риторику о «российской угрозе»?
Мы должны принять как данность, что есть страны, которые никогда не будут воспринимать российскую точку зрения, будь она тысячу раз объективной и правдивой. Нам надо быть реалистами. Russia Today создан не для того, чтобы убеждать Вайру-Вике Фрейбергу (второй президент Латвии. — Прим. ред.) в том, что мы добрые и хорошие. RT создан, чтобы дать альтернативную информацию тем, кто сомневается. Это глобальный инструмент, и в мире такая аудитория очень большая.
То, что вокруг RT столько шумихи, разве не подтверждает, что на телеканал обращают внимание? И чем больше Russia Today играет роль раздражителя, тем больше людей хотят почитать и посмотреть, что это такое. RT не пряник, чтобы всем нравится. Они прекрасно доносят информацию до аудитории, которая ждет эту информацию в разных странах.
Власть чиновников
Выступая на семинаре, вы сказали, что России правильно было бы давать гранты русскоязычным СМИ за рубежом. Почему это не происходит?
Дело в ментальности российского чиновничества, которое привыкло жить отчетностью по результатам сегодняшнего дня. Работа со СМИ не приносит моментального эффекта, тут нельзя заработать «галочки». Это задача государственного масштаба на многие годы вперед. Российские чиновники очень скептически относятся к инструментам «мягкой силы». Они не понимают, что это такое, и не обладают политической волей, чтобы заставить эту систему работать. Я уверяю вас, что существующих инструментов вполне достаточно. Весь вопрос в эффективности. «Мягкая сила» очень нужна нашему государству даже в такие жесткие времена, как сейчас.
Россотрудничество – базовый институт в России, который занимается «мягкой силой» в классическом понимании. Достигает ли эта организация своих целей?
Проблема Россотрудничества заключается в том, что это в институциональном смысле, прежде всего, некий пережиток прошлого, доставшийся от советской системы. Это большая и сложная структура, которая не получает должного финансирования для своего аппарата и работающих там людей. Отсюда у них невысокий уровень кадровой подготовки.
Основное нарекание к Россотрудничеству во многих государствах связано именно с отношением сотрудников к своим задачам и их слабой заинтересованностью в том, что происходит в стране пребывания. В адрес всего нескольких представительств можно услышать лестные слова. И вопрос здесь вновь не столько в финансировании. Дело вообще в отношении к профессии общественного дипломата. У нас нет понимания, что этому нужно специально учиться.
В отличие от США, в нашей дипломатической системе должность человека, который занимается так называемым третьим сектором, не считается престижной. Поскольку гражданскому обществу не уделяют должного внимания, мы редко видим наших дипломатов на различных мероприятиях за рубежом. Немногие знают расклад в общественно-политической жизни в стране пребывания.
Кадры – это фундаментальная проблема. Именно поэтому у меня возникла идея специального, очень практического курса. МИД эту идею поддержал, и теперь я веду занятия в МГИМО на тему публичной дипломатии и некоммерческого сектора. Уже есть позитивные отклики, в том числе из профильного департамента МИДа – Департамента по работе с парламентом, субъектами федерации и общественными объединениями. Но в связи с общими бюджетными сокращениями, которые затронули МГИМО, курс вряд ли останется в следующем году. И это тоже огромная проблема. Проблема теории и практики в образовательных программах, по которым учатся наши студенты, в том числе будущие дипломаты, не говоря уже о том, что у нас вообще нет понимания концепции «общественной дипломатии» как таковой. А должна быть отдельная специализация, если не кафедра. Но мы не отчаиваемся и будем запускать собственный образовательный проект – Курсы общественного дипломата, потому что это востребовано молодёжной аудиторией, ищущей себя в этой сфере, и это полезно для государства – получать профессионально подготовленные кадры.
Что конкретно необходимо изменить уже в ближайшее время?
В конце марта я была в Министерстве иностранных дел на встрече с некоммерческими организациями. Пользуясь тем, что я не чиновник, могу обозначить некоторые моменты. Эта встреча была отражением печальнейшей картины в российском некоммерческом секторе. Достаточно взглянуть на возрастной состав участников и понять, что российская «мягкая сила» в плане НКО покрыта пылью. Вообще нет понимания современных методов работы на этом направлении.
Первая проблема – это сосредоточенность некоммерческих организаций на самих себе. Вместо конструктивного разговора о том, какие проблемы стоят перед всем сектором и как согласованно работать на международной арене, они начали рассказывать о своих достижения, выставках, конференциях и прочем. При этом чиновники собрали вместе всех, кто занимается экологией, правами женщин, религиозными делами и внешней политикой.
Вторая – финансирование. По линии президентских грантов только одна организация в прошлом году выделяла гранты на общественную дипломатию, и всего несколько заявок были удовлетворены. Этого совсем мало для российской публичной дипломатии. Поэтому мы ставили вопрос об отдельном грантооператоре для нашей сферы деятельности, что вряд ли произойдет в ближайшее время по финансовым соображениям.
Третья – роль МИДа, которая должна быть по определению координирующей. В действительности, Министерство часто делает вид, что эти вещи его не касаются, ссылаясь на то, что есть иные структуры, которым делегирована публичная дипломатия, например, Фонд Горчакова, то же Россотрудничество. На большую часть вопросов представители МИДа отвечали, что встреча запланирована просто для обсуждения и что они не хотят ничего навязывать.
Разве влияние государства должно быть прямым?
Не прямым, но ощутимым, особенно в части внешней политики. В США даже есть замгоссекретаря по публичной дипломатии. Чего здесь стесняться?
В Америке большая часть работы проходит по неформальным каналам, а у нас, напротив, привыкли директивно?
Да, но в части некоммерческого сектора ситуация в корне отличается. Есть абсолютный страх где-либо участвовать. Я считаю, что роль МИДа должна быть более сильной, а они освобождают себя от этих вещей. Говорят, для НКО есть Фонд Горчакова и президентские гранты. Но, с моей точки зрения, МИД должен активно работать с некоммерческим сектором, особенно в плане рекомендаций и наставления. Не раз или два в год собирать общественников, а каждый квартал и по секциям. Сегодня же российская официальная дипломатия по этому вопросу занимает очень осторожную позицию.
О чем было ваше выступление на мероприятии?
Я говорила о том, что необходимо срочно обратить внимание на участие российских НКО и экспертного сообщества в проектах средней и малой величины. Некоторые организации в отчетах пишут, что они присутствовали на Генеральной Ассамблее ООН. В свою очередь, европейцы и американцы работают на низовом уровне и ищут людей там. Борьба за умы идет не на Генеральной Ассамблее, а на огромном количестве неформальных мероприятий, где Россия не присутствует. У нас действует множество НКО, в том числе разные общества дружбы, которые уже должны были уйти как динозавры.
С моей точки зрения, МИД должен содействовать распространению информации о том, какие проекты происходят в разных странах, и через региональные представительства помогать в поиске экспертов, которые могут грамотно представить позицию страны. В России есть множество мелких и средних НКО, интересных проектов, стартапов и инициатив. О них никто не знает. Все концентрируется в Москве в количестве 40-60 организаций.
Без прежних иллюзий
Получается, «Креативная дипломатия» создавалась, чтобы ответить на этот вызов?
«Креативная дипломатия» возникла в 2010 году как попытка создать окно возможностей для людей, которые окончили факультеты международных отношений и хотели бы способствовать тому, чтобы политика России была правильно понята на общественном уровне. Всё это происходило на волне президентства Медведева, модернизации, инноваций.
Мы верили, что своими общественными усилиями сможем что-то сделать для страны. Время показало, что добиться результата очень сложно без интереса к подобным проектам со стороны государства. Это проблема не только «Креативной дипломатии», но и целого поколения людей 30-35 лет. Многие из них были готовы работать в этой сфере, но оказались невостребованными и ушли в частный бизнес. Отсутствие социальных лифтов для талантливых ребят – это вообще беда нашего государства.
Какое-то время мы были не очень активны, но сейчас вернулись к этой идее. У нас новая команда тех, кто сегодня закачивает учебу в университете. Мы продолжаем этим заниматься, но уже без иллюзий и без чрезмерных ожиданий. И мы считаем, что несмотря на все свои трудности, государство должно со вниманием относиться к таким проектам, поскольку, являясь государственниками по своим убеждениям, но в силу наличия иного жизненного опыта, прежде всего общественного, у нас есть свой взгляд на вещи, в том числе и на то, как способствовать улучшению имиджа нашей страны, как помочь нашему государству стать более привлекательным.
Как «Креативной дипломатии» удается выжить в такой среде?
Исключительно за счет личной инициативы и веры в то, что ты делаешь полезные вещи. Мы постоянно находимся в поиске финансирования, регулярно подаем заявки на гранты, иногда вкладываем свои средства. У нас хороший коллектив, мы выбрали для себя научно-воспитательное направление, чтобы помогать тем, кто хочет так или иначе связать жизнь с российской «мягкой силой».
Но в этом году вы смогли получить президентскую поддержку?
На третий или четвертый раз мы получили эту поддержку и очень благодарны Национальному благотворительному фонду. Совсем скоро начнется наш новый проект. Он связан с развитием евразийской дипломатии, так как у нас большие сложности с продвижением идеи ЕАЭС даже внутри наших стран – не то что за рубежом. Мы приглашаем молодых лидеров из пяти государств, будем проводить для них семинары, приглашать на встречи с экспертами и структурами Евразийской комиссии, чтобы они восприняли идею евразийской интеграции и смогли стать ее проводниками в своих обществах.
Фото: Мария Кортунова
Источник: Politica Externa